|
Татьяна Смертина Таинственный альбом Tatiana Smertina |
|
|
| Главная | рассказы - оглавление |
 Татьяна Смертина, рассказ:
Таинственный альбом. |
Таинственный альбом Слегка откинув нежный тюль занавески, я глянула в окно. Подол длинного парчового платья колыхнулся кружевами, утонченный веер мой замер. «Опять идут!» Смотрела на них и не понимала: «Для чего?» Григорий не умеет бить в барабан. Абсолютно! Зачем-то локти прижимает и почти не двигается. Они меня потеряли. Я – в другой реальности. В свои 11 лет я уже умела плавно плыть в этих платьях 19 века. Тётушки Антонина и Маргарита, по фамилии – Белых, за мной наблюдали: - Пойдешь бить в барабан? - Нет, обожду, - я поправила волан на плече и дорогое колье на своей слишком длинной шее. Меня снова манил раскрытый альбом на столе. Забывшись, хотела забраться на стул с ногами, услышала совет: - Делай всё, согласно высшему этикету. Это тебе не по лесу бегать да с рысью обниматься. - Ну, да, - охотно согласилась и села на вензельный стул, чуть приподняв двумя перстами подол. Сквозь стену и картину мчался всадник. Интересно, куда? Женщина стояла под сенью деревьев. Я умру, а она всё будет стоять, а всадник мчаться и мчаться. И он никогда не доедет туда, куда ему надо. Мне у них нравилось. Старинные картины на стенах, какие-то статуэтки, тяжёлые портьеры с кистями и прочее, чего я ранее не видала. И, хотя интерес к одежде у меня был умеренным, нравились необычные платья, в которые мне приходилось (по их совету!) наряжаться, и которые мне были предоставлены на выбор из тяжелого сундука, окованного разноцветными полосками железа. Сквозь окно доносилось: «Наши жёны – пушки заряжё-о-оны, Вот кто наши жё-о-оны...» Пацаны самозабвенно выкрикивали на майской улице слова знакомой песни, я заслушалась. «Григорий не умеет бить в барабан!» Еще немного и мое сердце начнет сострадать, я скину царское платье, натяну на себя свое ситцевое, далеко не доходящее до колен, и выйду подпевать строевую песню родного пионерского отряда, а главное – бить в барабан так, как никто не умеет, со всякими выкрутасами, словно гренадер. Но меня манил и манил альбом на столе. И зов его – победил. Замирая открыла первую страницу. Настоящий девичье-дамский альбом 19 века. Тонкий аромат духов, бледно-розовая, дорогая бумага. Почти атласная. Кстати. Надо же объяснить. Если не обобщать жизнь сельскую, как делают некоторые извне, если не критиковать её всяко, если не осуждать за непонятную любовь к своему дому, которую выдают за идеализацию деревни, если... Да их сотни, этих «если». Да и мало ли каких еще со временем придумают «если»! После которых все мы тут виноватые, даже в том, что какой-нибудь вулкан в Африке выбросил пепел. Есть ли они там? Так вот, отбросив всё это, просто и пишу о некой данной реальности, без книжных фуфаечно-посадско-платочных бутафорий о тетушках Белых, что проживали в моем селе. Кстати. Еще раз. Чтоб не вякали про «гламур» моих кружевных платьев, скажу, что до обеда я аккуратно сделала все дела: помыла пол, наносила вёдрами воды, почистила в хлеву, наколола дров для бани, накормила теленка и т.д. Я бы, как всегда, смолчала об этом, но предвижу непонятные мне визги насчет того, что хожу не касаясь земли, смотрю на многих свысока. И еще Бог знает чего придумают! Ну, хожу я так. Ну, смотрю я так. И что? А если в общих чертах: да, была действительность, работы в полях. Пауты до крови кусали. Да, и тетушки всё умели по хозяйству. Весной и осенью – распутица, грязь на дороге. Сапоги стаскивает. Очередная политика сверху - порою глумится. Но было и иное. Но было и у каждого – свое, личное, никем не учтенное. Здесь абзац – в скобках. Нынешняя борьба юных с «гламуром» - а "гламуром" они порой называют всё, что не уродливо! - сильно напоминает борьбу некоторых комсомольцев с прическами под битлов. «Это что за патлы, что за женское кокетство! А ну марш все в парикмахерскую, и чтоб всем - под польку-бабочку!» А и дел-то было: не нравится – отвернись. А парикмахерской в селе нет, есть – Коля Парамонов со стригущей, полуржавой ручной машинкой. И являются утром парни народу – с замороженными лицами и все бритые под Котовского, да еще с белыми пятнами пластыря. Скобки закрываются. И вот Время завихрилось лёгкой воронкой, выдав нечто, что стоит описать. О роде Белых (некоторые данные почерпнула из метрических книг). Род этот - древний (скорее всего происхождение не крестьянское), у них на сорвижском погосте даже из резного камня памятники фамильные, особой резьбы: текстура поверхностей - из маленьких четырех-угольников, тающих вовнутрь. По-дурацки объяснила эту текстуру, но по иному не выходит. И много их там похоронено. Пантеон. Знаю лишь о некоторых. Михаил Артемьевич Белых родился в 1830 году, скончался 8 января 1915 года. При нем уже этот альбом, о коем речь, имелся в наследстве. У Михаила сын Николай Артемьевич Белых (прожил 15 лет), дочь Антонина Артемьевна Белых (родилась 1877), дочь Раиса Артемьевна Белых (родилась 1888). Многие из их рода были учителями. И вот рассказ мой – об Антонине и Маргарите (ее дату рождения не знаю). Антонина (род. 1877) и Маргарита Белых резко выделялись среди односельчан. И не только своей поразительной долгожительностью. Словно машиной времени вырванные из прошлого и внедренные в современность. Выделялись обликом, чем-то внутренне-духовным и непонятным, и прежде всего – одеждой. Они сохранили пальто и пелерины от 19 века и в них ходили в кино. Помню (но это уже позже) сидят и смотрят со всеми «Человека-Амфибию» десятый раз. Плачут в десятый раз со всеми.  Порой в зале молодежь подпевала хором экрану и топала в такт ногами по клубному полу: «Нам бы, нам бы, нам бы – всем на дно-о-о! Там бы, там бы, там бы – пить вино-о-о! Там, под океаном, трезвым или пьяным, Не видно всё равно!» - Прекратите канкан! - не выдерживала одна из тетушек. Все привыкли. Не обращали на них внимания. А зимой тетушки носили боярские шубки и модные меховые шапочки. Не знаю, как всё это одеяние сохранилось? Хотя в деревнях сильна привычка – хранить одежду ушедших родичей. Даже в войну некоторое из одеяний очень многие сохранили. Я к ним зашла случайно. За макулатурой. Ну, чтобы победить, чтобы флажок нашего звена передвинули вверх на какой-то карте. Надо признаться, очень занимал меня этот флажок. Зашла и осталась до вечера. Макулатуры они не дали, а почитать и посмотреть древние книги разрешили: это было настоящее, а не какая-нибудь "Муха-цокотуха", где бегают тараканы. А потом Маргарита предложила: - А ну-ка, иди сюда, - и распахнула сундук. Кроме традиционных русских нарядов, там были и кисейные платья с воланами. Вот так и стала я у них наряжаться в парчу, и они были довольны: - Э-ээ! Ты рождена для декольте, ты это знаешь? Я робко смотрела в ихнее трюмо, обрамленное мореным дубом и словно проваливалась в некое пространство среди этой избы, сверкающей таинственными извивами времени. Тетушки тоже наряжались, даже с корсетами. И начали они меня учить всяким манерам. Как делать реверанс, подавать руку для поцелуя, изящно садиться в карету, чтобы с недоступной дерзостью мелькнула кромка нижней кружевной юбки. Мазурку я умела в совершенстве. Причем и они и я искренне верили, что если уеду в город – всё пригодится. А потом стали учить играть на физгармонии. Она похожа на пианино, с клавишами, вся – из вырезного дерева с красивым орнаментом. Легко я это освоила. Даже пробовала барабанно-ударное исполнить на этой доисторической физгармонии. Вобщем интересно было. А уж затем допустили к альбому, где гусиным пером молодые люди записывали свои (и других поэтов!) стихи. Как в пушкинские времена. И я соприкоснулась с другой эпохой, с другим миром. Пыталась представить этих молодых людей, услышать их разговоры, попробовать мыслить, как они. Сильно меня это впечатлило. Если я туда вникла до такой степени, значит Время – условность? Оно придумано людьми. Выкинуть из сознания эту условность и получить странную реальность. Не всякий сможет. Землянам – нельзя, с ума могут посходить. Жизнь Времени - придумана. По моим понятиям тогда было так. Мы приходим из Небытия и уходим в Небытие. Наша жизнь - вспышка-точка на бесконечной линии Небытия, которая - безвременна. Кто как успел себя создать (вспыхнуть на линии Небытия), таким останется навсегда. Длина жизни не имеет значения. Какая же тут длина жизни, если она - вспышка среди Небытия? Умирают не все, вот что удивительно! Кроме этого в альбоме были старинные открытки, вложенные по времени уже позже. На них были актрисы и неизвестные дамы. Долго рассматривала. И плыла перед глазами череда лиц. Фаз, профиль, локон, оборка... Улыбка. Я там или здесь? - Вот эта похожа на тебя, - Маргарита стала удивленно сравнивать. И потянулись странные вечера. Мало кто знал в селе, что открываю дверь в прошедшее и плутаю там, где вздумается... И вот было. Однажды, когда я, в воздушном наряде, задумчиво перебирала клавиши физгармонии, а тетушки сидели у стола и молча наблюдали, в дом за каким-то неотложным делом, вежливо постучавшись, вошел директор нашей школы Василий Петрович. Зашел и увидел меня со спины. Такая худая, полуоголённая спина. Несколько минут смотрел, я боялась обернуться. Зная, что тетушки живут одни, спросил удивленно, даже испуганно: - Это кто? - Татьяна! - Что за Татьяна? Словно привидение, - вопросил растерянно. Куда от директора денешься! Пробормотала, слегка повернув голову: - Бонжур месье... Смотрел минуту, сверкая глазами, думал. Затем узнал меня, оценил обстановку и возмущенно: - Ты понимаешь, что ты против учения Макаренко? Пробежала пальцами по клавишам физгармонии: - А я и не знаю этого учения. Он что? С тетушками боролся? - Гм, - Василий Петрович покосился на изысканные наряды тетушек, стал объяснять: - Не боролся, а сопротивлялся. Молча. - Леший! - воскликнула Маргарита, слегка отступив от закона вежливости. - А это кто? Мы что, вокруг него в боксерских перчатках прыгали? Чем мы ему навредили? Да я за всю свою жизнь ни одного человека не обидела! А он, выходит, сопротивлялся мне? - Слово «сопротивление» - это абстрактное суждение, не более, - попытался объяснить директор. Я представила: вот так – подойдут к тебе люди, прилепят какое-то абстрактное суждение, и ходи, даже не зная толком – чего там налеплено? Хотя, это суждение - в их умах, это их болезнь. - Да он хороший, беспризорников спасал. - Василий Петрович помолчал и перевел разговор на другое: - У меня идея! Надо купить в школу пианино. Пусть девочки играют. - А кто учить будет? В селе некому! - деловито отрезала Маргарита. - Самоучители куплю, книги такие, - нашел выход из положения Василий Петрович, пристально оглядывая меня с головы до ног, словно видел впервые. Но тут я напомнила: - А Вы хотели к зиме брусья для физкультуры приобрести, на них школьные деньги накоплены. - Какие еще брусья? - воскликнула молчавшая до этого Антонина. - Навроде оглоблей, но дорогие. Для физкультуры, - Василий Петрович изобразил руками две параллельные прямые. - И там Вы заставите девочек прыгать в ужасно сшитых коротких панталончиках! - усмехнулась Маргарита. - Как это в ужасно сшитых?! - смутился Василий Петрович. Затем резко добавил: - Сначала – пианино, потом – брусья. Он это и выполнил в точности. В результате некоторые девочки нашей школы научились бесплатно и самоучкой кое-что исполнять на пианино, которое стояло потом много лет в коридоре нижнего этажа под громадным фикусом, посаженным в высокую кадку. А может и сейчас оно – там же. Василий Петрович еще раз глянул на мое одеяние, видимо, узрел тонкие ключицы и заявил: - Рыбий жир надо пить! - Харакири! - я резко отвернулась от него. Антонина вполголоса, отрешенно глядя в окно, молвила: - Мужчина, занимающийся булавочным укалыванием глуп. - Я искренне! - Василий Петрович перевел на нее взгляд. - А если искренне – глуп неисправимо. Директор почтительно смолчал в ответ, зато накинулся на меня: - Ты почему дружишь с теми, кто тебя старше на сотню лет? - Ай! - воскликнула Антонина и смеясь отдернула руку со скатерти, словно от укола. Ее розовое платье с черными полосками блеснуло ножевыми складками. В презрительной насмешке вздернула подбородок.  Татьяна Смертина, рассказ: таинственный альбом.
- Я имел ввиду знахарку Елизавету, что живет у ключа, - растерялся Василий Петрович. - Ай! - воскликнула уже Маргарита. Наступило неловкое молчание. Вдруг Антонина, в такт моему наигрышу, пропела чистым вокалом: - «На заре ты ее не буди-и-и!» - «На заре она так сла-адко спи-ит!» - подхватила в тон высоким голосом Маргарита. - Клуб феминисток! - воскликнул беззлобно директор и засобирался уходить. Едва он вышел из ограды, Антонина ухнула бравым голосом на всю избу: - «Калинка-калинка-калинка моя!» - «В саду ягода малинка-малинка-малинка моя!" - подхватили мы с Маргаритой. И мне пришлось, захлопнув крышку физгармонии, выстукивать дробный такт ладонями до конца этой песни. Ладно. Отвлеклась. Возвращусь к альбому и тетушкам, находящимся в стадии задумчивости. Кроме неумелых виршей, там были и чудесные стихи. Это вместо издания для молодых. А гусиное перо пишет неплохо! Мелькали наивно нарисованные цветочки, ангелы, венки, а также нарисованные лица милых девушек. Возможно, их портреты. Были даже засушенные полевые цветы меж страницами, которые меня волновали сильно. Изгиб незабудки, мои пальцы скользят по тонкому стеблю... Хрупкая веточка хвоща и лист подорожника. А вот водосбор, слегка фиолетовый... Кто его сорвал? Он еще немного жив. И еще неожиданно обнаружила несколько фоток, они, конечно, были добавлены намного-намного позже. Особенно меня привлекло фото мальчика, необыкновенно красивого. Я спросила: - Сколько ему лет? - Одиннадцать, как и тебе. Анатолий, - сказала Антонина. А Маргарита вдохнула и побыстрей спрятала фотку. Я лишь заметила, что мальчик очень печален. Расспрашивать не стала. А когда снова пришла к тетушкам, когда снова оделась в старинное платье и стала листать альбом, фото печального мальчика отложила и всё взглядывала, улыбалась. Через несколько дней мне показалось, что я в него влюбилась. Может именно поэтому манил меня этот альбом? Звал? Потом я стала соображать, что мальчик родился Бог знает когда, наверное, прожил жизнь, состарился, нарожал детей, воспитал внуков. Вобщем – нет его, пустота, мой наив, очередная блажь. Но блажь эта не давала мне покоя. И блажь эта выливалась в мои стихи. Мне тогда казалось, что стихи надо писать лишь о несчастной любви. Да и кого из поэтов ни возьми – все пишут о несчастной. А может счастливой и не бывает? Нужен мне. И особо не нужен. Нужен он или чувство к нему? Он на меня смотрит дольше, чем я. Вот смотрю в окно, вспоминаю урок географии. А он всё на меня смотрит. Если поставить фото перед лицом – ему не отвернуться, ему не отвертеться. Господи, сколько же нынче в лесу земляники и папоротника. Листья шатаются, маются, динозавров вспоминают. А он всё на меня смотрит. А ведь и не видал ни разу! Однажды выбрав из сундука Маргариты необыкновенно нарядное платье и повертев корсет, который мне был ни к чему, я нарядилась и присела на вензельную кушетку, раскрыв тяжёлую книгу с позолоченным обрезом. Меня попросили читать вслух. Это были «Письма к госпоже Каландрини», которые я плохо понимала, но старалась. И вот читала-читала и почти расплакалась: - Маргарита! Антонина! Где этот мальчик? Может, какой старик в нашем селе? - А если старик под 90 лет? - спросила туманно Маргарита. - Я женюсь на нем. Они мне долго не отвечали. Лишь когда собралась уходить, Маргарита шепнула: - Ему 11 лет – навсегда. Он скончался в августе, в 1924 году. Я так и покачнулась в дверях от боли. Это было невыносимо! Позже я пошла на погост, отыскала его резной камень. Далее (хотя к осени моя блажь и прошла) – можете обвинять меня в сентиментализме или идиотизме, вините, бейте, корите, ржите, обсыпайте наркотой – мне всё равно. Ибо я там читала ему вслух свои стихи, а потом обсадила всю могилу ландышами. И, кажется, в те мгновения (или казалось?) была счастлива. © Татьяна Смертина - Tatiana Smertina Рассказ - Таинственный альбом, 2010 - странная любовь, влюбленность, подсознание |